Эта зима будет особенно холодной. Это чувствовалось по уходящей осени, наполненной промозглыми ветрами и непрекращающимися дождями. Алауди давно уловил эту взаимосвязь, еще когда над головой была хоть и захудалая, но все таки крыша. Переживет ли он эти зимние месяцы, мальчик не был уверен. Не то чтобы это особо его расстраивало, но опускать руки и так просто сдаваться было не в его характере. Точнее, он сделает все, чтобы это обошло его стороной. Он успел насмотреться на слабых людей, что сдаются и подыхают в канаве, забыв о том, что у них еще есть ответственность. Последнего у Алауди не было, но попытаться ради себя стоило. Не выйдет, так он хотя бы старался.
Поджимая босые ноги под себя, мальчик тяжело оглядел серую улицу. Все ждали, когда закончится чертов дождь, чтобы почистить свою обувь, но в том-то и было дело - на Сицилии он мог лить по несколько дней кряду. И если так пойдет и дальше, ему снова придется обчистить чей-нибудь карман. Он не любил этого, но порой не оставалось выбора. У него были свои четкие правила, с кем можно попытать удачу. И к кому нельзя соваться. Или просто не стоит. Например, женщины с детьми. Ведь могло статься, что они остались и без мужчины в доме. Или пожилые люди, которые и так экономили каждую лиру. У остальных Алауди порой вытаскивал кошельки. Хоть никакой радости это и не сулило. Скорее обещало хоть какую-нибудь еду.
Улица все так же кишит снующими людьми под черными зонтами, и Алауди не сразу улавливает момент, когда перед ним возникает мужчина. Он просто появляется из-за навеса дождя, лучезарно улыбается и припечатывает ногой по ящику. Алауди не имеет ни малейшего понятия, что за человек может улыбаться в такую погоду. А потому внимательно его оглядывает. Жизни на улице научила его быстро распознавать тех, у кого в кармане могли заваляться деньжата. И он понимает, что этот клиент на сегодня будет последним. Бесполезно и дальше морозить себя здесь, недолго и с воспалением легких слечь. Но вот если он сработает аккуратно...
Алауди никогда не говорит привычных "да, сеньор", не улыбается и не заискивает, пытаясь получить сверху еще немного чаевых. Может, поэтому его "бизнес" не особо идет, но он не умеет и не особо хочет учиться быть таким. Тем, кто попрошайничает. Тем, кто кланяется в ноги тому, кто кинет лишнюю лиру. Он еще помнит, как отец последние свои дни побирался на паперти. Может, воровство и не лучше. Но с его правилами оно все равно казалось предпочтительнее.
Алауди работает быстро и уже умело. Пальцы уже почти не чувствуют холода, так что ботинок через пару минут блестит, будто на улице ярко светит солнце. Мальчик бросает быстрый взгляд на мужчину, кивает, чтобы тот поменял ногу, и в этот самый момент делает вид, что тот задевает его руку носком ботинка. Щетка летит куда-то на тротуар, Алауди бурчит под нос извинения и будто нехотя поднимается, шлепая босыми ногами по лужам. Он проходит чересчур близко к мужчине, опускается за своей щеткой. И маленькая ручонка уже ловко лезет в чужой карман. В этот раз он не закончит работу. Это неправильно, но голод и холод сейчас говорят громче голоса совести.
"Уж простите."
Схема проста, как дважды два. Достает багажник и дает стрекоча. Никто не знает переулки и проулки лучше, чем бродячий мальчишка. Так что его не поймают. Проверено опытом.

Обычно молодые люди в такой одежде и явно при деньгах не отличались расторопностью. Они могли спохватиться отсутствию своего бумажника лишь когда он бы им понадобился. Или же увидев уже исчезающего в переулке ребенка, да и то не сразу. Этот же оказался чертовки проворным, и быть честным, первое мгновение Алауди даже растерялся. Вскинул глаза и уставился на свое запястье, чужие тонкие пальцы вокруг. И в следующее мгновение его ощутимо дернуло вверх.
Алауди поднял настороженный взгляд. Он не был испуган, не пытался заплакать или как-то еще избежать наказания. Смотрел даже внимательно, будто тоже изучая оппонента. Тут, главное, вовремя понять, чего ожидать - побоев, вызова жандармов или просто очередной лекции на тему того, что хорошие мальчики не воруют. Последнее Алауди не любил больше всего. Он и сам ненавидел воровать, но оставаться "хорошим" на улицах невозможно. Либо умрешь в ближайшей подворотне, либо дворовая шайка забьет под покровом ночи за одну обветшалую рубашку. Так что он всему научился. И защищаться, и делать плохие вещи. Так что если этот господин хочет сам наказать воришку, пусть лучше вдарит, да уходит. Придется попытать удачи в другом месте, только и всего. В полицию, пожалуй, тоже не хотелось. Последняя попытка просуществовать в консерватории* окончилась несколькими разбитыми чужими носами и его побегом. Вряд ли второй раз выйдет удачнее. Лучше уж замерзнуть на улице, чем попасть к подобным взрослым в подчинение.
Поджимая губы, Алауди упрямо смотрел в глаза напротив, что холодно блеснули золотом. Но тот не поднимал руки, не кричал дурным голосом, привлекая всеобщее внимание, и, что удивительно, даже не стал отчитывать и сетовать на то, какие нынче пошли дети. И еще более странным стало то, что тот вдруг его отпустил. Но у Алауди не возникло порыва попытаться снова сбежать, пусть и без добычи. Раз уже к нему проявили снисхождение, какой прок бросаться прочь? Он был виноват, тут не поспоришь. И это было честно - он заканчивает свою работу. И они расходятся. В городе много улочек и площадей, больше и не свидятся.
Делая шаг назад от мужчины, Алауди встряхнул пойманной рукой, снимая напряжение. А после так же молча опустился обратно на перевернутый ящик, привычно поджимая под себя ноги. Будто ничего и не случилось. Выдержки у мальчишки и правда было не занимать. Особенно, когда он вскинул нетерпеливый взгляд на мужчину, ожидая, пока тот поставит перед ним свой грязный ботинок. Разве тому самому не хотелось поскорее избавиться от такой сомнительной компании, как бродяжка? Тем более, который только что пытался его обворовать? Им, пожалуй, обоим хотелось поскорее закончить назадавшуюся встречу.
Быстро и ловко заканчивая и со вторым ботинком, Алауди запихнул грязные щетки в карман потрепанных брюк, показывая, что на сегодня работа окончена. Место вышло неудачным, лучше ему будет перебраться поближе к центру, может, там получится раздобыть немного денег. Или покараулить у ресторанчика Сильвио, тот иногда выносил дворовым детям остатки пиццы или даже сладкого пирога. Как бы то ни было, оставаться здесь и дальше было глупо и опасно. Этот мужчина мог и передумать и прямо сейчас схватить его и потащить в ближайший участок. А это в планы Алауди никак не входило.
Поэтому он поднялся и кинул быстрый взгляд на молодое лицо. Деньги брать он не собирался, да и сомневался, что тот взаправду собирается платить за работу вору. Это что-то вроде молчаливого временного соглашения - Алауди исчезает в дождливых подворотнях, а почтенному господину будет что рассказать своим друзьям за ужином.
Неопределенно кивнув головой, вроде как в благодарность за то, что оставили все как есть, Алауди развернулся и уверенно взял курс на центральную площадь. Дождь уже заметно ослабевал, но после обеда заметно холодало. Ноги озябли, мокрая рубашка неприятно липла к телу - ему нужно будет найти сегодня кров до начала темноты, или действительно не избежать простуды. А в его случае это может стать губительным фактором. В прямом смысле этого слова. Так что лучше поспешить. И забыть только что случившуюся неудачу, будто и правду только приснилось.

* С XVI века некоторое время детские дома в Италии назывались «conservatorio», от латинского глагола «conservo» - «охраняю».

Раньше за Алауди не следили. Когда он сбегал из консерватории, когда умудрялся сбежать прямо из жандармерии, но никогда его не преследовали. И именно поэтому он ничего не почувствовал. Вокруг сновало все больше народу - центр был не так далеко, да и погода могла статься только хуже, так что люди спешили покончить с делами. А еще заканчивался этот странный обычай, называемый "сиестой". Так что вскоре тут все забурлит на несколько часов жизнью, и можно будет попытать удачу. А после найти тихий уголок, где не придется снова отстаивать свое спальное место кулаками. Драться Алауди уже научился заправски, порой это даже нравилось, но сегодня он определенно был не в настроении. И слишком голоден.
Ловко подцепляя с ближайшего прилавка грязное яблоко, пока продавец отвернулся взвесить свой товар покупательнице, Алауди потер его о свою рубашку и уже собирался приступить к королевскому пиру, как его ловко ухватили за шиворот. Это был кто-то высокий, цепкий и явно взрослый. Грешным делом Алауди подумал на злосчастное яблоко, но добычи своей не отпустил, крепко сжимая его ладошками. Ну уж нет, его все равно накажут, так он хоть брюхо набьет. Но вместо того, чтобы получить оплеуху и услышать знакомое "sbirro!", его легко поднимают и закидывают в проезжающее мимо тележку. Алауди не успевает рассмотреть того ловкача, но зато нос к носом сталкиваются с двумя другими похитителями. В этом нет никаких сомнений, "красные плащи" так не действовали. Вопрос в другом - что им понадобилось от дворового мальчишки?
Отползая к краю повозки, мальчишка волком уставился на мужчин. Те зачем-то улыбались, один даже приложил палец к губам, чтобы малец не шумел. Он и не собирался, Алауди никогда не будет звать на помощь, сам справится. Если эти считают, что они легко с ним справятся, они ошибаются. Он просто выждет удобного случая. И снова окажется на знакомых холодных улочках Сицилии. Только выждать... Прыгать с повозки босиком, когда она набирает ход - это просто глупо, ноги ему еще понадобятся, чтобы бежать. Уложить двух взрослых мужчин? Он был высокого мнения о себе, но не настолько, чтобы это граничило с кретинизмом. Поэтому... куда бы они его не везли, рано или поздно им придется остановиться. И если он сейчас поведет себя разумно, они расслабятся, перестанут так следить за ним. Вот тогда он и сбежит. Куда глаза глядят. Потому что он слышал, что иногда с улиц пропадают дети. Чаще всего девочки, но иногда не брезговарил и мальчишками. Ребята постарше поговаривали о неких лупанариях, помладше же придумывали страшилки получше. Алауди не особо понимал значение первого варианта, скептически относился ко второму. Но то, что ничем хорошим такая поездка не кончится - это вроде как и так ясно.
Алауди некоторое время пристально изучал людей. А после быстро огляделся, пытаясь запомнить дорогу. Ему нужно будет вернуться сюда, нужно будет затеряться в знакомых переулках. И больше не попадаться. Быть бдительнее и всегда оборачиваться. Что же, он получил хороший урок на будущее. А пока... Показательно хрустнув яблоком, Алауди снова повернулся к мужчинам. Лишь краем глаза наблюдая за дорогой, он настороженно продолжил изучать преступников. Те хоть и улыбались, но от такого выражения лица маленького мальчика явно чувствовали себя не очень. И не скрывали облегчения, когда повозка закатилась на внутренний двор большого светлого особняка. Такие Алауди видал только издалека. Или же на картинах, что иногда выставлялись на продажу на центральной площади. Но сам и близко к подобным местам не подходил. Они были словно из другого мира. Даже вот эти люди и счастливые голоса, белизна колонн и теплый отсвет окон. И оно настолько отличалось от того, что он ожидал увидеть, что он даже растерялся. Правда, чья-то рука, что крепко сжала его плечо, сразу вернула мальчишку на землю. Нельзя терять бдительность! Только же себе повторял...
Пряча огрызок яблока в пустой карман, Алауди нехотя последовал в дом. Он думал, что его привезут в какое-нибудь злачное место. Ожидал увидеть неприятных людей. А вместо этого вздрогнул от знакомого голоса. Его обладателя он пытался ограбить всего пару часов назад, сложно так быстро забыть, даже если постараться. Так, значит, ему все таки не простили эту маленькую выходку? Но почему тогда сразу не сдал? И зачем вообще все это?
Невольно поджимая губы, ожидая чего-то действительно плохого, Алауди и сам не заметил, как заартачился. Его ощутимо подталкивали следом за мужчиной, пока, наконец, не запихнули в какую-то комнату, оставляя его наедине. Все это не особо ему нравилось, выглядело подозрительно и... слишком странно. Особенно эта яркая и совершенно неопасная улыбка черноволосого мужчины. Тот так светился, будто только что бесплатно получил целый и еще теплый яблочный пирог, а за спасибо еще и стакан холодного молока отхватил. Никак иначе. Но отчего тот так радовался целой кучи грязной обуви, Алауди честно не мог понять. И почему притащил сюда именно его? Да за такую возможность любой ребенок с улицы будет годами Марии молиться, да и потом Алауди пытался его ограбить. Тогда... зачем?
- Зачем вам это? - вопрос сорвался сам собой - с едва заметным акцентом, не свойственным ни тем, кто вырос на Сицилии, ни тем, кто жил в самой Италии. Он смотрел на монетку в своей ладони, хотя всего мгновение назад хотел шарахнуться в сторону от подошедшего слишком близко мужчины. Но теперь он хотел понять. Потому что лично в его голове цельная картинка никак не складывалась. Он даже вновь вскинул пронзительный взгляд стальных глаз, внимательно вглядываясь в лицо напротив. Ощущение тревоги и опасности сходило на нет. Но Алауди все равно был готов в любой момент сорваться прочь. Теперь за ним смотрел лишь один человек, так что будет даже слишком просто. Но он не бежал. В конце концов, он ничего не потеряет, задержавшись здесь еще немного. Хоть согреется.

Любит чистую обувь. Это объяснение ничего не объясняет, если быть справедливым. Но подходит к этому странному мужчине, что все еще продолжает широко и глупо улыбаться. Алауди слыхал, что у богатых людей есть странности, но никогда не верил в эти слухи. Нельзя оставаться на плаву и при этом слыть чудаком - так он считал. Но, похоже, ошибался... В свои года он еще не мог действительно оценить разницу в возрасте между ними, любой человек старше шестнадцати казался уже взрослым и самостоятельным, и с трудом воспринималось то, что, к примеру, этот мужчина напротив вполне еще мог находиться на попечении родителей. Нет и нет, для Алауди он уже был самодуром-богачем, которому просто захотелось, чтобы именно этот бродяжка почистил ему всю обувь в доме. Святая Мария, и откуда ее здесь столько? Он что, меняет обувь по десять раз на дню? Странности в этом доме - настолько норма?
Алауди еще раз подозрительно оглядывает мужчину. Но тот пока не пускает слюни и не делает ничего другого противоестественного. Поэтому он только пожимает плечами на предупреждение о каких-то увеселениях, и усаживается прямо на пол, подтягивая к себе первые ботинки. Ему не особо нужен перерыв в работе, а еще он понятия не имеет, что означают слова "увеселительные программы". Главное, чтобы ему действительно после заплатили. И если вдруг этот мужчина сдержит слово, то мальчишке хватит денег продержаться не одну неделю. Может, тепла он и не найдет, но на еду хватит. И не придется идти на воровство или ожидать милости хозяина какого-нибудь ресторана. Глупо, конечео, было верить на слово, но особого выбора все равно не было. Он мог сбежать прямо сейчас и снова лечь спать на голодный желудок. А мог провести еще время в тепле, а, возможно, и получить за это деньги. Ему нечего было терять, чтобы сейчас выбирать и артачиться. Он попытает удачи. Хоть раз она должна повернуться к нему лицом?
Этот странный мужчина не уходил. Сначала шатался рядом, с таким интересом поглядывая на его работу, будто учился и сам собирался заняться столь интересным ремеслом. Или боялся, что воришка и тут успеет что-то своровать? Как ни прискорбно, но шнурки Алауди были не нужны. Ему просто не на что было их надевать, так что сеньор мог быть полностью спокоен. Но если тому хочется смотреть, воля его. Мальчишку никогда не смущали посторонние взгляды или пристальное внимание. Во-первых, это нормально, если ты иностранец в чужой стране. Во-вторых, ему-то что с того? Поглазеют и перестанут. Это простое правило не раз спасало его от ненужных уличных драк, когда другие подростки срывались из-за пристального внимания к их персоне. Нет, Алауди не боялся драк. Но совершенно глупых сцен старался избегать. Будешь лезть везде подряд, ничем хорошим не окончиться. А у него все таки еще были планы на будущее...
Мужчина, наконец, утомился ходить вокруг и опустился в кресло неподалеку. Да и внимание его тоже явно ослабло, тот уже размышлял о чем-то своем, постоянно меняя выражение лица. Алауди понаблюдал за ним всего немного, но успел заметить очередную его странность - тот то улыбался, то чему-то хмурился, словно вел сам с собой чертовски серьезную беседу. Это не пугало, скорее даже наоборот. Теперь этот человек не вызывал никаких опасений. Что он ему сделает? Он с собственной мимикой справляется не очень...
Порешив для себя, что никаких угроз действительно не существует, Алауди полностью погрузился в работу. Она не была сложной и не требовала особого внимания, поэтому он вполне мог позволить себе думать о своем. Например, где ему сегодня укрыться, если дождь не прекратится после заката. Или что можно будет купить съесть, если с ним действительно расплатятся. И куда спрятать деньги, чтобы другие бродяги не заметили и не попытались отобрать. И еще куча других насущных дел и проблем, с которыми нормальные люди обычно не сталкиваются. Не то чтобы он считал себя отличным от других, но вообще-то так и было. И дело было не в другой национальности или оставшимся акценте, дело было в нем самом. Он верил, что отличается даже от других сирот и детей с улиц. Потому что те сбивались в стаи. Потому что они воровали и грабили всегда, как только придется. И кого угодно, лишь бы были деньги. Они перемещались стайкой и выживали тоже вместе. Алауди так не мог. Лучше уж одному, чем вот так, в непонятной группе не связанных по сути друг с другом людей. А от того и забот у него было в разы больше. Он не отвечал лишь за одну часть жизни на улице. Он разбирался со всем скопом.
От мыслей отвлекает довольный голос. Алауди настолько задумался, что чистил обувь уже на автомате. Вскинул чуть расфокусированный взгляд, уставился на улыбающегося мужчину. Интересно, у него не сводит лицо? Мальчик сам забыл, когда в последний раз улыбался, но ему это занятие кажется несколько утомительным. Поэтому смотрит он даже вопросительно, будто бы молчаливо интересуясь, зачем он постоянно растягивает губы? Какой в этом прок? Алауди к себе не требует уважительного обращения по всем правилам этикета. Но вслух, разумеется, этого не говорит. Хочется человеку выглядеть... вот так, пусть выглядит. Но не отвлекает от работы. Скоро стемнеет, а ему еще возвращаться в город и искать незанятое место для ночлега. А это та еще задачка в закоулках Сицилии.
Он уже хотел было сказать, что ему не нужен перерыв, как двери распахиваются. И Алауди сразу ощущает запах хлеба. О, его ни с чем не перепутать. На улицах он ценится больше, чем мясо. Им быстрее набить живот, его проще хранить, его можно даже засушить и растянуть на много дней. И он ничего не может с собой поделать и  провожает подносы голодным взглядом. И только после он спохватывается, переводит настороженные глаза на мужчину. Тот уже жует какую-то лепешку и запивает все соком. Алауди сглатывает, но не сразу поднимается с пола. Такие бесплатные угощения, это не есть хорошо. Он видел мужчин, что на улице предлагают детям конфету, а потом тащат в темный переулок. Но при этом он и прекрасно понимает, что если бы с ним хотели что-то сделать, то уже давно бы сделали. Без всего этого представления. Поэтому он медленно поднимается, неспеша подходит к столу и протягивает чумазую руку, тоже хватая питу. Он не знает почему, но собирается есть то, что ест этот господин. Но вот напиток... Алауди бы стоило тоже взять сока, но запах темной жидкости в плотном стакане привлекает его куда больше. Он такой сладкий и теплый, что он ловит себя уже на том, как держит стакан и отпивает горячего напитка. Он не знает его названия, он понятия не имеет, что это, но ему кажется, что он не пил ничего вкуснее в своей короткой жизни. И он честно не может оторваться, пока не допивает все до конца, хоть и обжигается от собственной поспешности. И только когда на дне ничего не остается, Алауди облизывает сладкие губы, отставляет стакан обратно и находит в себе возможность сказать короткое и тихое "Спасибо". А после снова устремляется на свое место, усаживаясь на пол, одной рукой продолжая крепко держать питу, а второй пытаясь начистить ботинок. Он явно спешил поскорее закончить работу. А вот еду берег - кто знает, когда он снова сможет поесть? А после того напитка живот и так был полным, будто он съел целую корзинку яблок. Умять сейчас и другое угощение - это было слишком беспечным. Хотя, признаться, чертовски хотелось...

Спустя всего пару минут Алауди уже ловко орудует и одной рукой. Это не очень привычно, но он уверен, что спустя еще какое-то время и вовсе перестанет замечать, что в одной из ладони вместо щетки зажата пита. Он не собирается расставаться со своей добычей, которую намеревается в принципе унести с собой. И ему кажется, что даже если ему и ни дадут больше ни лира, он и так получил больше, чем рассчитывал. Он не ляжет спать голодным, и он умудрился несколько часов провести в теплом доме. Тем, кто сейчас на улице, и не снилось такое везение. Алауди и сам еще не до конца понимал, как все так вышло. И он бы ничуть не удивился, если бы сейчас очнулся где-нибудь в подворотне то ли от беспокойного сна, то ли от голодного обморока. Но прямо сейчас он чувствует, что его живот полон. А аромат и  тепло хлеба убеждают в том, что все это вполне реально. Никакой не обман измученного тела, никакой иллюзии оголодавшего организма. Так что можно считать, что несмотря на неудачное начало, этот день оказался намного лучше, чем многие его предшественники.
Алауди возится еще какое-то время до того, как уже знакомый голос снова его отвлекает. И что этому мужчине не сидится спокойно и тихо? Перед ним куча тарелок, забить рот - не проблема. Но тот упрямо пытается разговориться с не самым лучшим собеседником. Алауди и тут не понимает, зачем это ему. Заняться больше нечем? Впрочем, возможно, что и нечем... Что можно делать, когда у тебя все есть? Не нужно разыскивать кров или добывать себе пропитание. Начнешь тут искать себе хоть какое-нибудь занятие, пусть даже и общение с мальчишкой с улицы. Все время убивает.
Но это, может, хорошо для этого мужчины, но Алауди знатно отвлекает. Он даже вскидывает на него скептический взгляд, пытаясь молчаливо донести очень простую мысль - он не любит болтать. Алауди предпочитал разговорам молчание и искренне считал, что это правильно. Если бы люди меньше болтали, было бы меньше проблем. Но далеко не все разделяли такую простую точку зрения. Вот этот мужчина напротив точно не разделял. И казалось, что легче ему ответить, иначе точно не отстанет. А Алауди хотелось поскорее закончить и уйти. Вряд ли его отвезут туда, откуда взяли.
- Нет, - просто отвечает на первый вопрос. И, соответственно, это подразумевает ответ сразу же и на второй. Если богач хочет, может забросать бездомных детей питами, Алауди не возражает, они сытыми никогда и не бывают. Но лично сам мальчик в этом участвовать не собирается. Он не особо в ладах с другими, на улицах не любят одиночек, которые не могут выбрать и примкнуть хоть к одной из групп. Поэтому, он вроде как умудрился стать изгоем и там. В радость себе, к ненависти остальных. Поэтому насколько будет здорово завтра, судить исключительно рикко.
Тот, кстати, долго на одной теме не задерживается, и уже ловко перескакивает на другую. И Алауди кажется, что было не самой лучшей идеей все таки начать отвечать. Поэтому некоторое время он молчит и изучающе смотрит. В ответ видит такой незамутненный взгляд, что понимает - все равно, что делать. Он будет продолжать болтать и отвлекать, потому что ему скучно. В принципе, мальчишка может продолжать молчать и просто заниматься делом. И стараться не реагировать на новые изыскания своего временного работодателя.
- Алауди, - хмуро откликается, теперь и голосом давая понять, что не хочет и дальше попусту разводить разговоры. Поэтому тут же опускает голову и снова принимается начищать очередной ботинок - он не помнит, какой по счету, давно уже сбился. Зато он не забывает поглядывать за широкие окна - погода ухудшилась окончательно, дождь теперь стоял непроходимой стеной, поэтому темнеть начнет раньше. Так что еще немного, и он должен будет уйти, хотя он и не любит бросать работу на полпути. Но оставаться здесь нельзя, а найти дорогу от неизвестного места ночью будет слишком проблематично даже для него. Поэтому он с двойным усердием принимается за работу, выдавая свою поспешность с головой. Хотя вроде бы куда спешить бездомному пареньку? Но пояснять определенно не входило в его понимание "хорошего тона".

Алауди не слишком привычно, когда кто-то вдруг зовет его по имени. Со временем привыкаешь к "эй, ты", "пацан" и "паршивец, у него мой бумажник". На улице особо не с кем знакомиться, да и особого желания никогда не возникало. Алауди оказался из тех детей, что быстро взрослеют, и которым комфортнее с самим собой, нежели с окружающими людьми и миром. Со временем он обязательно найдет, куда ему двигаться и что делать, но пока все ограничивалось банальными физиологическими вещами. И тратить время на отношения кажется глупым даже в его десять лет.
Оливьеро, как представился странный мужчина, все еще продолжает болтать. И в этот раз Алауди решает воспользоваться более привычной ему манерой - молчать в ответ. И, как ни удивительно, это ничуть не мешает, а, кажется, даже наоборот сподвигает хозяина этого дома разглагольствовать лишь больше. Наверное, это даже какой-то специальный навык, потому что умудрятся вести такой длинный монолог - на это нужны годы бесполезных тренировок. Именно так сейчас кажется Алауди, которому задают вопросы, а после на них же и отвечают. Это хорошо, это удобно, можно больше не отвлекаться. Впрочем, мальчик все таки невольно иногда цепляет ухом чужие размышления. И они не оказываются такими уж далекими от истины. Да, он иностранец, и его не спрашивали, когда привозили в чужую страну. Да, он не похож на окружающих его людей, загорелых и чаще всего темноволосых. И да, это не нравится этим самым окружающим. Но Алауди на это плевать. По большому счету, он тоже считает, что это они непохожи на него. Что он особенный, и придет время, когда он сможет это доказать и показать на практике. Когда он станет взрослее и сильнее. Осталось подождать не так долго.
Когда Оливьеро затихает, Алауди даже не сразу это замечает. Он задумался о небольшом проулке с нависными брезентами, где сегодня можно будет укрыться от непогоды. И даже если это местечко уже будет занято, то в этот раз придется настоять на своем, хотя он не особо любит применять силу. Но без этого порой не обойтись. Особенно, когда нужно переждать особу несносную погоду или не хочется помереть от банального голода. Со вторым он сегодня удачно справился, осталось решить первую проблему. И это будет из самых удачных дней за последний год.
Алауди откладывает очередную пару ботинок и все же тихо потягивается. Аккурат в этот момент Оливьеро снова подает голос. И все бы ничего, если бы он вдруг не поднялся и так уверенно не шагнул к мальчонке, протягивая ему руку. Алауди среагировал мгновенно, оказываясь на ногах и сразу в другом углу комнаты. Он не любил чужие прикосновения, он не любил, когда к нему без предупреждения так близко подходили. Не надо его трогать, не нужно протягивать в его сторону руку - это были очень простые правила. И их невозможно было не понять, просто взглянув на его лицо. Смотрел он настороженно, опасливо блестя глазами из-под длинной отросшей челки. Кто знает, отчего у него такая реакция на чужие попытки коснуться его, но определенно улица сыграла в этом свою роль. И как бы добр не был этот мужчина, Алауди знал одно - не расслабляйся, удар может прилететь, когда и не подозреваешь. Может, ему надоело играть в доброго человека? Самое простое, что тот мог сделать, просто сейчас выставить его за дверь. Алауди бы даже был благодарен, ему и так уже пора было покинуть этот особняк и оказаться на более привычных и знакомых улицах. И он не хочет сейчас бродить по лабиринтам чужих комнат, не зная, сможет ли потом оттуда сбежать.
- Мне пора, - упрямо заявляет, прижимая к себе замученную питу. Он дает понять, что не претендует на оплату своего труда, все равно не доделал, но еду он не отдаст. Хотя бы это он заслужил, поэтому мужчине лучше просто смириться и отпустить их обоих подобру-поздорову. А всякие "увеселительные программы" пусть оставит для другого бродяжки. Алауди даже это слово не нравится. И вряд ли дворовому пацану действительно будет интересно смотреть, как кому-то живется. Зависти в нем отродясь не бывало, но легче жить так, как живешь, когда не особо знаешь о другой жизни.

Алауди не горит желание объяснять этому человеку, что значит банальная осторожность. Он не видит смысла говорить тому, у кого есть дом, что на улице опасностьб может исходить даже из того, кто несколько мгновений назад улыбался. Этого не донесешь, не разъяснишь. Это просто нужно знать. Провести на улице не один месяц. И впитаешь, впустишь в саму подкорку мозга. Выработаешь дополнительный рефлекс, о котором природа не позаботилась изначально. Ничего этого не объяснить так, чтобы действительно поняли. И он не собирается тратить слов. Поэтому просто продолжает смотреть своим колючим взглядом, готовый убежать, если этот мужчина сделает хоть еще один шаг к нему.
Алауди понимает, что сбежать шансов по сути мало. Но еще он знает, что мало кто ожидает прыти от такого ребенка, как он. И на удивление крепких кулаков в столь тощем теле. Это, конечно, против толпы взрослых поможет не очень, но мальчик надеется на свою скорость. Он рассматривает любые варианты. Но почти в каждом скрывается из этого дома как можно скорее. Доверие - не его конек. Можно сказать, что оно в нем отсутствует напрочь. И уж точно он не собирается доверять тому, кого видит второй раз в жизни. И, стоит заметить, ради второго его стащили с улиц. Поэтому этому Оливьеро стоило задуматься над своими методами. Даже если он действительно не хотел ничего плохого.
Мужчина напротив опускается на корточки. И больше не приходится смотреть вверх. Алауди не любит, когда кто-то выше него. Но даже девчонки с улицы и те обгоняют его в росте. Поэтому ему скорее хочется стать взрослым. Стать равным и выше остальных. Ему, определенно, нравится смотреть в глаза вот так. Когда вы на одном уровне. Раньше никто так не делал, поэтому Алауди на пару мгновений даже теряет бдительность. Смотрит еще внимательнее, будто пытается прочитать - зачем все это? Этот вопрос не покидает его с самого начала. И он будет задаваться им раз от разу. Но все равно найдет ответ. Желательно - уже находясь подальше от этих стен.
Алауди поворачивается к дубовым тяжелым дверям. Примеривается, раздумывает. За ними может стоять охрана. Те самые ребята, что привезли его сюда. Еще двери могут быть закрыты. Ему лучше выйти отсюда с этим мужчиной, а после уже осмотреться и сбежать. Там его будет труднее поймать, нежели в закрытом помещении. Поэтому ему ничего не остается, кроме как сделать вид, что почти верит. Что готов пойти с Оливьеро зачем-то смотреть его дом. Он делает осторожный шаг вперед, но руку в ответ не протягивает. Он все еще не желается лишних прикосновений. А потому по дуге обходит мужчину, показывая, что готов идти на выход, что идет на эти странные "увеселительные мероприятия". Но ему лучше перестать пытаться взять его за руку или что-то в этом роде.
- Я никого не боюсь, - уверенно заяляет Алауди, недовольно поджимая губы. Он не боится - он заранее защищается. В своем возрасте он не может по другому, у него недостаточно сил. Он может подраться с детьми и подростками в переулках. Но не может противостоять нескольким крепким мужчинам. Но это не значит, что он боится. Почему-то для него важно, чтобы это поняли. Он не желает, чтобы его считали трусом.
- Мне нужно уйти до темноты, - Алауди в чужом доме, но это не мешает ему ставить условия. Если Оливьеро так принципиально протащить его по своей вилле, пусть постарается это сделать. Но Алауди должен покинуть эти стены до того, как еще сможет найти дорогу назад. Он не будет объяснять, разумеется, этой причины. Он просто сделает по-своему, как только выпадет шанс.
А сейчас он сторонится и держит дистанцию в широкий шаг между собой и Оливьеро. Ждет, пока тот откроет дверь и начнет свою непонятную экскурсию. А у Алауди как раз будет время оглядеться и найти пути отступления.

У Алауди был план. И даже если он предполагал, что за дверью кто-то может оказаться, то не был готов к тому, что этих "кто-то" окажется больше, чем он рассчитывал. И что они будут стоять по всему дома, молчаливо наблюдая за перемещениями своего хозяина и... кем именно сейчас приходится Алауди, он не понимал. Спрашивать было глупо, а видя такую охрану дома, еще могло оказаться и чревато. Мальчишка честно вертел головой, но исключительно для того, чтобы понять - как ему отсюда выбраться? У центральных дверей переминались с ноги на ногу тройка крепких ребят. У подножия лестницы стояли еще двое. В огромной зале на диване расположилась компания в темных костюмах. И даже если сейчас Алауди попытается сделать хоть шаг в сторону, как они все окажутся на его пути к выходу. Это напрягало. И навевало определенные закономерные мысли. Это не просто богатая семья. Это наверняка очень известная и власть имущая семья. И если с ним до сих пор не сделали ничего дурного, то что вообще происходит?
Переводя по-взрослому озадаченный взгляд на вещающего брюнета, Алауди даже прищурился. Пытался найти в улыбчивом лице хоть тень чего-то плохого и опасного. Выходило так себе, потому что Оливьеро больше не пытался протянуть к нему руку, ничем ему не угрожал и, кажется, действительно был полностью поглощен рассказом о своем доме. Алауди честно пропустил большую часть, не особо вникая в то, что и где, но зато на светлой и просторной кухне даже немного замешкался, когда получил в руки теплую сладкую булочку с тягучим шоколадом внутри. Он никогда до этого не пробовал шоколад, поэтому сейчас тем более не мог слушать Оливьеро, слишком увлекшись угощением. Он точно набил себе живот на ближайшую неделю, теперь будет грех жаловаться на... да что угодно, даже дурную погоду. Он точно протянет зиму, теперь в этом даже не сомневался. Ведь его небольшого запаса в виде лепешки хватит еще почти на неделю, а возможность хоть раз согреться - вообще бесценна. И стоило бы себя отругать, что потерял на какое-то время бдительность, но, как оказалось, даже на Алауди благотворно влияет наличие еды и тепла. И потом, он не слишком уже потеряет, если проведет немного времени на псарне.
Безбоязненно заходя на огороженную территорию, Алауди сразу принялся бродить рядом с клетками, протягивая руки и пытаясь погладить собачьи морды, что заинтересованно обнюхивали нового посетителя. Особо его заинтересовал совершенно черный пес, что предупреждающе рыкнул на мальчишку, стоило тому приблизиться к клетке, но Алауди этого словно и не заметил, протягивая тонкую ладошку сквозь прутья и касаясь ушастой головы. Пес какое-то время еще скалился, а после неуверенно лизнул детскую руку и слабо замотал хвостом. Можно было считать это началом хорошей дружбы, если бы им, конечно, суждено было встретиться снова. Но, как говорится... Алауди все же делится остатками шоколадной булочки с собаками, понаблюдал за кроликами, а после уверенно поворачивается к мужчине. Здесь, конечно, хорошо, и он очень любит животных, но теперь ему точно пора. И лучше бы всем этим странным личностям пропустить его к дверям и просто отпустить. Он уже даже открывает рот, когда Оливьеро задает совершенно подлый вопрос и касается его плеча. Настолько подлый и низкий, что это просто нечестно. Никогда и никто не может отказаться от того, чтобы посмотреть на лошадей. Для Алауди это самые прекрасные создания на земле. Пони, конечно, лишь уменьшенная копия, но тоже сойдет. Ненадолго, разумеется, просто одним глазком. Мальчишка замирает под чужой ладонью, как совсем недавно настороженно замирал молодой пес в вольере, а после осторожно отшагивает назад. Это почти победа, ведь он не бросился наутек и не отбил черноволосому руку, хотя бы мог. Но он не чувствует агрессии и не проявляет свою просто так.
- А есть ездовые? - Алауди не отказывается, он просто сразу дает понять, что его заинтересует больше. На что он будет готов потратить время, которого катастрофически уже не хватало. Он потянулся к конюшням, еще обеспокоенно оглядываясь на небо, но когда ему позволили подойти ближе к лошадям, даже коснуться и погладить этих статных и великолепных животных, у него просто отключилось чувство времени. Он готов бы провести здесь часы и часы, и все равно, что потом он может заблудиться или не найти нормального места для сна. Оно того стоило. Определенно стоило.